Деятельность и внимание человека
Постоянная деятельность и внимание, направленные в среду животного мира в подобных условиях непосредственной и явно ощутимой зависимости от этого мира, должны были содействовать формированию совершенно особенного умственного и душевного уклада. Этот особый облик тем более глубоко и четко должен был выразиться, что, помимо силы воздействия указанных факторов, следует иметь в виду весьма длительную преемственность в удержании подобных форм быта.
Нам весьма трудно проникнуть во внутреннюю суть этой «особой психологии», которая все же остается нам мало понятной. Трудно проникнуть, даже при условии подхода к интересующей нас живой среде во всеоружии современных методов уж в силу того, что речь идет о внутреннем умственном и психологическом укладе, следовательно, о сюжете, который во многих своих сторонах не поддается пока ни точному познанию, ни тем более ясному переводу или переложению в общепонятные словесные формулы.
Пока мы располагаем «описаниями» быта этих народностей, и большая их часть заключает в себе оценку явлений с точки зрения европейского наблюдателя. Известные нам факты, т. е. внешние проявления неведомой сути дают совершенно специальную морфологическую картину, напомнить о которой хотя бы в кратких заключениях представляется здесь уместным.
Все источники, в которых мы имеем сведения, характеризующие эти племена, дают нам немало как общих отзывов, так и отдельных конкретных примеров. Действительно, у этих народностей некоторые свойства развиты до степени, совсем не присущей европейцу.
Прежде всего, следует отметить зрительную впечатлительность и зрительную память.
Коллинс говорил, что зрение у австралийцев необыкновенно хорошее: «да, действительно, их существование часто зависит от остроты глаза». Аналогичные сведения мы имеем и о бушменах, которые, по свидетельству путешественников, их наблюдавших, остротой зрения превосходят всех остальных южноафриканцев. К этому важно прибавить, что эта впечатлительность направлена в основе своей к миру животных; на этом мы ее легче всего и можем проследить. Можно пойти и дальше и сказать, что и самое зарождение и развитие этих, особенно обостренных восприятий произошло, как функция глубокой утилитарной необходимости и долговременного совершенствования при воздействии тех же простых и ясно сложившихся факторов.
Самое зрение, как аппарат, — стоит, конечно, в подчиненном здесь положении. Второе наше замечание будет относиться к иной стороне. Нам важно знать отношение или оценку животного мира в среде охотничьего племени. Племена эти имеют форму примитивного, во всяком случае, быта.
На подобных ступенях сложения культуры животное в глазах человека есть такое же существо, как он сам. Если мы находим какие-либо отклонения в этом отношении, так скорее в сторону приписывания животным свойств, превышающих человеческие. Домашние животные в первоначальной и тесной форме симбиоза, вероятно, занимали место, близкое к членам семьи.
Постоянно наблюдая животных своего окружения при развитой зрительной впечатлительности, человек вникал в их характеристику несравненно глубже, чем это доступно в среде, в которой культурное сложение имеет иной облик, и между человеком и животным миром вообще уже имеется некоторый разрыв.
В нашей европейской среде мы это можем наблюдать в полной мере и часто в крайних формах. Но интересно, что в это же время наши дети смотрят на животный мир совершенно иначе. В городской среде, в семьях, давно оторванных от обстановки непосредственных прикосновений с «необработанной» природой и животными, они проявляют все же какой-то автоматизм в повторении древнейших культурных форм. Так же дети охотно играют с животными — кошками и собаками, мечтают иметь какую-нибудь птичку, наконец — всегда предпочитают «животную» игрушку какой угодно иной. Да и вообще, это замечательное свойство детей еще ярче видно в их отношении к миру игрушек.