ESSE EST PERCIPI

Позиция идеалиста сводится к тому, что «существующий» и «принадлежащий познанию» являются эквивалентными терминами. Думается, что из сотен мыслителей, придерживавшихся этой доктрины, лишь немногие подразумевали, что какой-либо предмет, для того чтобы существовать, должен быть полностью познан. Гегель это, по-видимому, подразумевал, но из остальных не многие были столь же ритористичны в своих требованиях. Обычно требуется только, чтобы предмет был известен, по крайней мере, в одном из своих аспектов. Усовершенствования, которые Беркли внес в эту доктрину и которые остаются в силе и поныне, ограничивают смысл слова «познанный» (и, следовательно, слово «существовать») простым присутствием в сознании. В такой форме эта доктрина является менее уязвимой, так как имеет минимальное число допущений. А поскольку мы будем рассматривать данную теорию именно в этой форме, то мы, пожалуй, можем позволить себе использовать латинский штамп Беркли: Esse est percipi — «существовать значит быть воспринимаемым».

В таком случае если esse действительно означает percipi, то некто или нечто должны осуществлять процесс восприятия. Иными словами, должно существовать человеческое сознание, или божественное сознание, или одно космическое сознание, которое любезно подпирает вселенную. Либо все это так, либо не существует ничего, и тогда esse не означает percipi.

Как же насчет существования этих сознаний? Зависит ли оно, в свою очередь, от того, будет ли воспринято оно? Если так, то тогда эта доктрина подвергнется бесконечному регрессу, напоминая коробочки, в которых содержатся другие коробочки, причем такой, в которой содержались бы они все, нет. Ведь если мой стол постольку лишь существует, поскольку я его воспринимаю, и если я существую постольку лишь, поскольку меня воспринимает чье-то сознание, и так далее до бесконечности, то мы все рухнем, если только не сможем опереться на некое существо, чье esse не является percipi и которое может существовать, не нуждаясь в помощи чьего-либо сознания, кроме своего собственного.

Этот бесконечный регресс повсеместно отвергается, хотя он логически, пожалуй, не является невозможным. Следовательно, философы, придерживающиеся идеализма, должны будут признать, что имеется, по крайней мере, хотя бы одно существо, для которого «существующий» и «принадлежащий познанию» не являются эквивалентными терминами. В истории философии мы находим множество таких существ. Беркли относил к их числу самого себя, других людей и бога. Он мог добавить еще животных, но не сделал того. У Юма была последовательность ощущений. У Гегеля — абсолютный дух (абсолютный разум). У Джемса — потоки сознания. Позитивисты, глубоко погрузившись в индивидуальность, относили к этой категории каждый сам себя. Совершенно очевидно, что даже у самых рьяных приверженцев этой доктрины наличествует убежденность, что в некотором смысле, во всяком случае, существующий и принадлежащий познанию — это две разные вещи.

Этот факт может показаться убийственным, но единственным его следствием является ограничение данной теории. Никому не придет в голову всерьез предполагать, что его собственное существование от того зависит, что об этом кому-то известно. А как же с неодушевленным миром камней, деревьев, океанов и ледников, в отличие от нас которые не в состоянии возразить, заявляя о своем собственном независимом существовании? Вполне возможно, исходя из показанного, что этот мир существует лишь постольку и настолько, как мы его воспринимаем. Это было бы своего рода триумфом «духа» над «материей», и именно на основании подобных аргументов Беркли провозгласил себя бесспорным победителем материализма.

Что может быть сделано с этим новым положением? Мы теперь утверждаем, что существа, способные воспринимать и познавать, существуют независимо и сами по себе, но что мир предметов, тел — короче, физический мир — существует постольку лишь, поскольку воспринимающие и познающие имеют его в своих сознаниях.

Сразу же возникает ряд затруднений. Например, земля гораздо старше человека, а вселенная старше их обоих. Невозможно, чтобы человеческое сознание обеспечивало существование вселенной до появления человека. Следовательно, мы должны либо отвергнуть современную антропологию и геологию, либо мы должны постулировать существование какого-то нечеловеческого сознания.

Еще: свет, который я сейчас вижу, исходит из некой звезды и дошел до нас через две тысячи лет. В тот момент, когда свет покинул звезду, там не было наблюдателя, и его не было до настоящего времени. Следовательно, я должен либо отбросить то, что в этом случае утверждает астрономия, либо постулировать существование какого-то нечеловеческого сознания.

Еще: центр земли не является и никогда не был непосредственным объектом чьего-либо восприятия. Следовательно, как и ранее, мы должны либо предположить, что такого центра не существует, либо что его существование обеспечивается неким нечеловеческим сознанием.

Мы теперь в состоянии изложить принцип, который иллюстрируют эти примеры. Наука в значительной мере занимается событиями, происходящими далеко за пределами человеческого наблюдения. Если, тем не менее, существовать значит быть воспринимаемым, то мы должны постулировать некое сознание, в котором данные события могут происходить. Это сознание не будет ни человеческим, ни каким животным сознанием. Это должно быть сознание (или сознания), способное проникать в пространство на необъятные расстояния и обладающее неизмеримой устойчивостью в отношении времени. Это должно быть сознание бога, или богов, или мировой души.

Выведенное подобным образом трансцендентальное сознание способно воспринимать опыт и в этом отношении напоминает наше. Во всем остальном оно является совершенно иным. Никакого прямого свидетельства его существования — свидетельства, которое мы могли бы получить путем интроспекции в наши собственные жизни или путем наблюдения за поведением других людей, не существует. Дело складывается таким образом, что, по-видимому, идеализм скорее принимает существование такого сознания с целью избежать абсурдного отвержения науки. Если исходить, иными словами, из принципа esse est percipi, то защита науки вынуждает вас прийти к сверхъестественному.

И все же в этом рассуждении нет ничего, показывающего, что наука не в состоянии стоять на своих ногах. Тяга к сверхъестественному, очевидно, связана не с наукой, а с идеализмом. Причина здесь та, что сознание, как его понимают идеалисты, есть сверхъестественная сущность даже на уровне человека. Ведь под выражением «человеческое сознание» идеалисты не подразумевают мозг и нервную систему, на которые воздействуют другие материальные предметы через посредство органов чувств. Они подразумевают нечто нематериальное, умственную или духовную сущность, которая воспринимает ощущения и проводит деятельность, именуемую «мышление».

Это представление является пережитком более грандиозной идеи. В средние века человек рассматривался как бессмертная душа, странствующая в вечности. Под этой тщательно разработанной концепцией феодалы скрывали тот исторический факт, что для большинства людей они сделали это странствие далеко не из приятных. Эта концепция, дошедшая даже до нашей собственной эпохи, все еще живет среди профанов; но в несколько более изощренных сферах она претерпела интересные превращения. В XVII в., например, «душа» стала «духом» (разумом) — хитроумной постигающей сущностью, которая в значительной степени утратила свое небесное назначение и занялась прибыльным изучением физического мира. Коммерсант не нуждается в душе, так как его сокровища сложены в таком месте, где их поедают моль и ржавчина и куда вламываются воры. Но он должен анализировать и считать, и поэтому ему необходимо присутствие духа.

Это представление также сохраняется рука об руку со средневековым и пользуется не меньшим почетом. Обратите внимание на тон, в котором мистер Дин Ачесон изложил это представление в своей речи перед членами Американского общества редакторов газет 22 апреля 1950 г.:

«Отважные люди, поселившиеся на восточных берегах Северной Америки в семнадцатом и восемнадцатом столетиях, принесли с собой ряд идей, дошедших до них через всю бурную историю цивилизации. Первой из этих идей была свобода — свобода разума и духа, самая смелая и динамическая идея, которая когда-либо захватывала человеческий разум. Она побудила людей и продолжает их побуждать вопросом задаваться об отношениях между человеком и богом; изучать природу вселенной; исследовать цели человеческого общества.

Каждая мысль, содержащаяся в нашем разуме, каждое из тех отношений, которые существуют в нашей личной жизни, каждое социальное установление, согласно которому мы живем, вся современная наука сформировались и были созданы благодаря осуществлению свободы человеческого разума».

По крайней мере половина истинных причин отсутствует в этом изложении, так как здесь не говорится ничего о влиянии на дух и его свободу физической природы и социальных установлений. Но это лишь показывает, насколько почтенным стало понятие о духе. Обладая духом (и, возможно, еще некоторым количеством наличных), вы можете, как предполагается, сделать все, что угодно.

В течение XVIII в. «дух», сморщившаяся форма «души», стал, в свою очередь, сморщиваться. Он превратился в «сознание», иными словами, — в самое простое осознание ощущений. Несомненно, что это произошло в результате распространенного среди философов желания делать как можно меньше допущений. Но трудно противиться мысли, что меркантильные капиталисты, монополизировавшие «дух», предпочли, чтобы остальная часть человечества не имела ничего, кроме восприятия. С точки зрения рекламодателя, потребители должны обладать восприятием, но они становятся чересчур критическими, если обладают чем-либо сверх того. Они должны осознавать буквы СУН/ОПТ, и им разрешается сознавать, что эти буквы стоят вместо слов: «Сигареты «Удачная находка» означают прекрасный табак». Но наличие больших аналитических способностей нарушило бы очарование и, кто знает, какие несчастья повлекло бы за собой для торговых компаний.

«Сознание», хотя это слово и ласкает слух своей научностью, никогда не имело лестного оттенка «духа» или «души». С ним слишком мало связано. Уильям Джемс был совершенно прав, описывая сознание как «слабое дуновение, оставленное исчезающей «душой» в воздухе философии». И все же оно остается любимым понятием философов и, как мы видим, преспокойно применяется в практических целях.

Душа, способная пережить телесную смерть, совершенно явно была чем-то сверхъестественным. Ее преемники унаследовали тот же атрибут. Дух и сознание — оба представляют собой нечто большее, чем мозг и нервная система. Они не поддаются измерению во времени и пространстве и недоступны какому-либо органу чувств. Правда, предполагается, что вы «видите» их, когда «смотрите внутрь самого себя», но весьма сомнительно, показывает ли свидетельство этого рода что-либо большее, чем движения физиологической ткани.

Отсюда следует заключение, что всякий метафизический идеализм, разительным примером которого служит идеализм гегельянского типа, зиждется на вере в сверхъестественное.