Мифологический материал

Появление исторического начала в мифологии связано с созданием космогонических мифов. Их творцы пытались ответить на вопросы об истоках мира, земли, человечества, культуры, права и морали. В поэме «Теогония» поэт конца VIII — начала VII в. до н. э. Гесиод, рисуя картину «рождения» богов, стремится дать их «историю» в развитии. На смену одноглазым и многоруким чудовищам, порожденным Геей (Землей) и Ураном (Небом), приходят эринии, гиганты и нимфы; за временем Урана следует время Кроноса, а затем его потомков — олимпийских богов. Первоначальный Хаос, Уран, Кронос, Зевс — как бы четыре мифологические вехи в истории мироздания. Развитие истории человечества трактуется Гесиодом в другой поэме — «Труды и дни». Оно рассматривается им как смена золотого, серебряного, медного и железного веков.

Гесиод жил в начале периода формирования греческих городов-государств, когда внимание мыслящего эллина еще могло быть направлено на мир богов. К концу того же периода, по крайней мере к середине VI в. до н. э., складывается устойчивый интерес к миру людей, возникает современница греческой философии — история,

В труды первых греческих историков, еще не отчлененные ни от генеалогии, ни от географии, органически вплетается весь тот мифологический материал, который сохраняла письменная и устная традиция. И это не было слепым повторением старых легенд, а скорее стало идущим в переплавку мифологическим «сырьем». Мифы, отнесенные первоначально к различным местам ойкумены, охарактеризованным столь неконкретно, что трудно было угадать реальный прототип, в переработке историков конца VI-V вв. приобрели новую жизнь, привязанные к определенным географическим точкам. Расплывчатая картина мира, созданная Гомером, начинает истолковываться этими историками в свете новых знаний, привнесенных колонизацией, охватившей почти весь бассейн Средиземного моря, в том числе и далекие земли Запада, по которым странствовал Геракл, где нашел бесславный конец владыка Крита Минос и совершали подвиги другие герои греческих преданий.

Систематизацией этой переосмысленной традиции мы обязаны первым историкам, писавшим в VI-V вв. в полисах Малой Азии и Балкан, Понта Эвксинского и Великой Греции. Произведения их, к сожалению, утрачены, и мы можем о них судить лишь по немногочисленным фрагментам, из которых, тем не менее, вырисовываются контуры огромного исторического полотна, послужившего главным источником для более поздних авторов, донесших до нас часть этого материала.

Ведущее место в выполнении такого гигантского систематизаторского труда принадлежит Гекатею Милетскому и Гелланику с острова Лесбоса.

В «Землеописание» Гекатея включены все земли, которые могли бы встретиться на пути корабля, плывущего от Геракловых столбов — этой крайней точки дальнего Запада — вдоль берегов Испании, Галлии, Италии и Балканского полуострова, мимо Фракии с заходом в Эвксинский Понт и затем мимо Малой Азии, вдоль финикийского и ливийского побережий Средиземного моря в сторону тех же столбов Геракла, от которых начинался путь. Знакомясь с далекими и близкими странами, лежащими в пределах круга земель, читатель Гекатея не только получал сухую информацию о населявших эти края народах, но и погружался в наполненный живописными подробностями мир греческих мифов, повествующих о происхождении тех или иных народов и первоначальных местах их обитания.

Но если «Землеописание» — это в основном взгляд на ойкумену с борта обходящего чужеземные дали корабля, то собственно эллинское прошлое Гекатей стремился осмыслить в другом, более позднем сочинении. Оно в равной степени может быть названо и «Историей», и «Генеалогией». Историк излагает в нем то, что считает истинным, противопоставляя свое видение мира рассказам эллинов, которые, по его словам, «обильны и смешны». Отбрасывая все, что могло вызвать снисходительную улыбку тех его современников, кому не были чужды идеи зарождавшейся ионийской натурфилософии, Гекатей вычленяет из многочисленных рассказов о прошлом то, что, по его мнению, рационально объясняет деяния, приписываемые героям: столкновения племен, названия городов, перекрещивающиеся генеалогии — свидетельства родства многочисленных эллинских племен, населявших земли Эллады или заброшенных волею судеб в дальние края.

Не зная полностью ни одного из произведений Гекатея, трудно сравнивать их с дошедшими до нас в столь же незначительных фрагментах сочинениями его младшего современника Гелланика, но можно думать, что он продолжал и углублял начатый Гекатеем систематизаторский труд. Если у Гекатея вся генеалогическая история укладывалась в четыре книги, где прошлое Эллады начиналось с Девкалионова потопа и заселения потомками Девкалиона Фессалии, то Гелланик посвящает Девкалиону и Фессалии целое сочинение — «Девкалионию».

Рассказ об отдаленном прошлом мог строиться только на том материале, который содержала устная греческая традиция, красочная и многообразная, но противоречивая в силу политического сепаратизма многочисленных греческих полисов. Этот материал был источником и для Гекатея, и для Гелланика, и в равной мере для других историков их поколения. Но помимо использования мифологического материала во всех без исключения сочинениях, которых известно по названиям и фрагментам около трех десятков, в пяти из них (условно названных в новое время мифографическими) Гелланик излагает в единой системе всю греческую легендарную традицию, разбивая ее на циклы.

Происхождение народов, образование союзов, вражда их владык, расцвет и падение царств, опустошительные войны и передвижения этнических групп — вот те события, которые первые историки запечатлевали в период, когда устные генеалогии и предания, хранимые аристократическими родами, были еще свежи в памяти. При всех неизбежных искажениях созданная ими картина имела то неоспоримое достоинство, что была целостной. И, сохранись до наших дней хотя бы часть этих трудов, мы располагали бы неизмеримо большими возможностями для поиска в легендарном слое того исторического зерна, выявлению которого способствует современная археология. Однако ни один из них до нас не дошел в сколько-нибудь значительных фрагментах и осколки обобщенного в VI-V вв. мифологического материала попадают к нам из вторых-третьих рук.

Впервые новые веяния в трактовке мифов отчетливо проявились в творчестве сицилийца Эвгемера, находившегося между 311 и 299 гг. до н. э. на службе у македонского правителя Кассандра. В отличие от Гекатея и Гелланика, пересказывавших греческие мифы и лишь изредка вносивших в них рационалистические поправки, Эвгемер ломает само представление о богах. Эвгемер создает никогда не существовавший остров Панхайю на Востоке, у далеких берегов Индии, и делает его очагом древнейшей цивилизации и почвой социальной утопии. Мы знаем об утопии Эвгемера главным образом по изложению Диодора. Надо думать, что сам Эвгемер основным в своем рассказе о беззаботной жизни на великолепном и богатом плодами острове, с царящим благополучием и справедливостью, считал выработанную им модель политической системы. Привнеся в нее элементы, знакомые из практики эллинистического Египта и преданий о прошлом Крита, он предлагает некую модель общества, существующего по разумным законам, внесенным в далекие времена лояльными царями, им управлявшими и обожествленными.

Из эллинистических авторов, не принявших эвгемеризма, наиболее систематически — по циклам — изложил мифологический материал александрийский грамматик II в. до н. э. Аполлодор в произведении, названном им «Библиотека».

Напротив, Диодор Сицилийский, чья «Историческая библиотека» — основной источник по преданиям, относящимся к Сицилии, во многом придерживался принципов Эвгемера. Принимая одну из версий мифа, он обычно развивает сюжет таким образом, что герой или бог, почитаемый в разных областях греческого мира, является «путешественником», странствующим от одного места своего культа к другому. При этом герои, прославившиеся похожими подвигами и носящие разные имена, превращаются в одного героя, и только по содержащимся в версиях противоречиям или по сообщению автора, что герой известен под двумя или тремя именами, можно догадаться, какая проделана работа для устранения несоответствий и придания повествованию стройности.

Характерная особенность изложения мифов Диодором — это стремление выйти за пределы мест классического действия мифов — Балканского полуострова, островов Эгеиды, Малой Азии, Египта. Он предпочитает те варианты, в которых регионом главных событий становится Сицилия и соседствующие с ней земли. Здесь определенно сказывается патриотизм Диодора, уроженца Сицилии, не желавшего мириться с тем, что его остров, согласно локализации гомеровских преданий, был для современников Троянской войны лишь местом обитания чудовищ и разбойников (Сциллы и Харибды, циклопов, лестригонов). Опуская эти не украшающие Сицилию рассказы, историк подробно повествует о деяниях в Сицилии и на близлежащей Сардинии таких героев, как Геракл, Иолай, Аристей, Дедал.

Привлекая мифы народов Италии — этрусков, сабинян, латинов, венетов, — впервые собранные в «Началах» Катона Старшего (II в. до н. э.), римские антиквары использовали приемы греческих логографов. Они выбирали из мифов имена царей, объединяя их в списки. Древнейшим считался список царей города Альба-Лонга, начинавшийся именем беглеца из Трои Энея, более поздним — список римских царей, который открывался именем легендарного основателя Рима Ромула и был включен в родословную царей Альба-Лонги. Установлено, что лишь последние этрусские цари Рима (Тарквиний Древний, Тарквиний Гордый и Сервий Туллий) могут иметь признание исторических лиц, но их образы, как показывает сопоставление римской и этрусской традиций, искажены патриотическими легендами, которыми изобилует римская анналистическая историография. Предпринятая попытка изложения истории Рима итальянским историком Перуцци по царствованиям Ромула, Нумы Помпилия, Анка Марция возвращает нас к давно прошедшей тенденции понимать римские этиологические мифы в реальном свете.

Прежде чем приступать к поиску содержащегося в мифе исторического зерна или его проверке с помощью мифологического материала, нужно убедиться в том, что перед нами действительно ранний миф, а не сравнительно поздняя ученая конструкция или утопия типа платоновской Атлантиды или счастливого острова Паихани, созданного фантазией Эвгемера.