Рядовой человек
Когда солнце клонится к закату, люди, утомленные и измученные, бредут различными тропками навстречу своему освобождению. День был тяжелый, перемежавшийся маленькими волнениями из-за неудач и успехов: истрачено восемь часов человеческой жизни (кто знает, насколько плодотворно?) для того, чтобы приобрести средства, дающие возможность проработать еще восемь часов.
Рядовой человек, на которого так часто ссылаются и который ни разу еще не сказал ни слова, оказался, наконец, там, где его можно встретить, — на улице.
Он проходит мимо банка, где хранятся его деньги, причем деньги охраняют и от него самого — банк закрывается; мимо витрин магазинов, где сообщается о скидке на товары, но которые он все равно не может себе купить; мимо чистильщика ботинок и шляп, который наводит на них красоту; мимо баров, где пьют забулдыги и где притаились литературные убийцы. Он садится в автобус, в поезд или в троллейбус и через небольшой промежуток времени, воспоминание о котором не сохраняется в памяти, прибывает домой.
Он живет здесь если и не на небесах вовсе, то по крайней мере в укрытой гавани: здесь у него любимое устойчивое однообразие, на поддержание которого он всю жизнь тратит свои силы, здесь собрано все, что представляет для него непосредственную ценность, здесь его скала и башня, откуда, надежно защищенный, смотрит на мир. Всегда строит ее, эту башню, и в фантазии и в действительности. Оглядываясь в прошлое, он может видеть историю ее малозаметного изменения, которому она подверглась ценой невероятных усилий. Глядя вперед, может с надеждой строить догадки о том, что заработная плата повысится, что талант будет лучше вознагражден, и эти догадки делают устойчивым его счастье. И, кроме того, если говорить о его собственной кончине, основном изменении его сущности, — не желает ни бури, ни ужаса, а просто хотел бы угаснуть, как гаснет свет.
Несомненно, его не всегда одолевают все эти мысли. И все же всякий раз, когда открывается дверь, возникают неизбежные вопросы: «Они дома? Здоровы? Счастливы?» А если все обстоит так, тогда жизнь может идти своим чередом, пока не наступит новый вечер и снова не встанут эти вопросы.
Рядовой человек, которого встречают на улице — сейчас уже человек, находящийся дома, — не он ли стоит ближе всего к неуловимому конфликту между постоянством и изменением? Кто лучше него знает, каких усилий стоит сделать обладание длительным, сохранять среди движущейся вселенной какое-то надежное пристанище? Конечно, он куда проницательнее Парменида, думавшего, что логика упразднила изменение; куда более стойкий, чем Юм, который обнаружил во всей структуре мира только беспричинные ряды ощущений.
И вот теперь, находясь у себя дома, закрывает дверь, отгораживаясь от внешнего мира, но не от философии. Сидя за столом и осуществляя свое право на секреты прошедшего дня, узнает все, что случилось, как это произошло и как это было воспринято. Хотя может полностью и не сознавать этого, его поведение дает возможность заключить, что, по его мнению, именно из таких событий действительно состоит мир — не сплетни газетных заголовков, не громкие, но туманные заявлении комментаторов, а деятельность людей, таких, как его жена, дети, стремящихся поступать так, как они считают нужным, и в тот момент, в какой считают нужным.
Надо сказать, что это обобщение было сделано с целью показать, что история делается людьми. Эта мысль не пользуется особой популярностью у историков или философов, которые не могут оторвать свои взоры от роскоши и прихотей королей. И, тем не менее, это просто, это весьма доказуемо, и это, скорее всего, верно. Человек, находящийся у себя дома, если бы его не стесняла так скромность, мог бы подивиться тому, скольких ошибок избежал.
Но его проницательность этим еще не исчерпывается. Представляется, как читает свою вечернюю газету, читает ее с конца, в обратном порядке: сначала комиксы, потом об убийствах, кражах, пожарах и разводах; доходит до насыщенной ужасами первой страницы; отвергает одно, принимает другое, довольно-таки сомневается в третьем и в общем раздумывает над тем, насколько связаны в действительности между собой какое-либо событие и рассказ о нем. Рядовой человек, несомненно, начал свою жизнь, веря тому, что ему говорят; но узнал, что большинство вещей, про которые ему говорят, ошибочны и что надо все немножко проверять самому. Человеку, пожалуй, редко удается полностью развить умение ставить вопросы. Однако всякий знает, что противоречия какой-либо истории будут для нее гибельными, а предубеждение полностью оторвет ее от подтверждающих фактов.
Это и есть зачатки, даже существенные моменты теории познания — теории, которая, так сказать, должна быть в состоянии дать нам талант истинной веры. Мы все имеем некоторое представление о том, в чем заключается эта теория, так как при полном отсутствии этого мы оказались бы совершенно беспомощными; и весьма вероятно, что мы все ощущаем, что сколько бы нам ни было известно об этой теории, всегда полезно знать больше.
Человек, находящийся у себя дома, который скоро окажется в постели, таким образом, провел целый вечер, так и не сумев избавиться от философии. Его последние мысли — это раздумье над газетными сообщениями о том, что некий лектор в «Клубе добрых чувств» увещевал своих слушателей не заботиться о материальном благополучии, которого в равной мере могут достичь и кролики, и змеи. Но это значит (если исходить из этого допущения), что человек трудился ради низменной материи и что все затраченные труды пошли впустую. Более того, разве необходимо прийти к выводу о том, что в этой части вселенной то, что куплено таким тяжелым трудом, в действительности имеет меньшую ценность, тогда как вокруг полно жемчуга, который достаточно просто поднять? Это действительно был бы парадокс и притом такой, в котором мало смысла. И вот этика набрасывает свое покрывало на медленно тянувшийся день, появляется первый темнеющий багрянец наступающей ночи.