Знаток искусства
По разному подходят к произведению искусства любитель, собиратель, историк, эстетик и знаток. Но эти типы различаются лишь теоретически; на практике собиратель может быть вместе с тем знатоком и уж, конечно, любителем, историк может быть знатоком — и т. д. На научность притязают: историк, эстетик и знаток. Впрочем, о научности знатока можно спорить.
Историк рассматривает отдельное произведение, как документ; из сопоставления этих документов он устанавливает ход исторического развития.
Эстетик видит в отдельном произведении искусства образец, на котором он учится сам и учит других законам художественного творчества.
Знаток исследует произведение искусства с целью установить его автора. Некто владеет темным полотном, которое в его глазах не имеет никакой цены: он готов подарить его первому встречному. Знаток бросает взгляд на полотно и признает в нем работу Рембрандта. В результате такого определения торговец картинами платит за полотно целое состояние.
Знаток искусства создает — и уничтожает — ценности; и благодаря этому он располагает значительным могуществом.
Первая предпосылка этого влияния не в том, что знаток прав, т.е., что картина действительно принадлежит Рембрандту, а в том, что ему верят. Торговец платит деньги в расчете на кредит знатока, уверенный, что его покупатели будут доверчивы. Дело решают, таким образом, доверие и авторитет.
Должно ли и может ли его суждение быть обоснованным? В состоянии ли он показать, что побуждает его видеть в картине произведение Рембрандта, с такой убедительностью, чтобы правильность определения стала очевидной для торговца и его клиентов? На этот щекотливый вопрос мы с самого начала отвечаем: нет.
Дело в данном случае обстоит не так, как при других научных суждениях. Неправильный диагноз врача большей частью быстро обнаруживается, благодаря тому, что пациент, против ожидания, умирает или остается жить. Неверно рассчитанный мост — обрушивается. Неправильно определенная картина не умирает и не рушится.
В виду того, что знаточество не может быть проверено, смотрят на него с подозрением, как на какую-то сомнительную оккультную науку. К тому же, академические искусствоведы пренебрегают им, так как в их глазах вопрос об авторе имеет ограниченное и второстепенное значение. Наслаждающийся же любитель искусства говорит: мне безразлично, кто написал эту картину, лишь бы только она мне нравилась. Один коллекционер тяготеет к знатоку — и легко понять, почему. Могущество последнего — значительно, но покоится на шатком основании. Доверие легко утерять. Характер его и в хорошую и в дурную сторону определяется этой его зависимостью от чужого доверия.
Пусть добросовестный критик становится тем осторожнее, чем глубже он чувствует, что его суждения коренятся и зарождаются в темноте непознаваемого, что он осуществляет свое дело без всякого контроля, — все же общечеловеческая слабость, тщеславие, вырастает в этой области до размеров профессиональной болезни шарлатанства.
Не совсем честные средства незаметно появляются на сцену. Прежде всего — тон, каким тот высказывается. Он сам убежден и хотел бы убедить других, но болезненно ощущает, что то, в чем он черпает свою уверенность, он не может передать другим, во всяком случае, этого не может сделать путем общепонятной аргументации. Поэтому хватается за опасное средство внушения. Как только в его голосе зазвучали грудные ноты убеждения, превышающие его внутреннюю уверенность, — а это может случиться просто в силу привычки и без всякого злого умысла, — так он уже стал немножко шарлатаном. Чувствует, что ему необходимо создать себе авторитет и все время повышать его. Он хочет импонировать. Боится сказать: я не знаю этого; автор мне не известен.
Пользуется каждым случаем, чтобы показать, что сам; судит слишком часто, и, в конце концов, даже тогда, когда не знает. Подлинный же знающий — непременно специалист. Не существует универсальных профессионалов в этой сфере. Но публика ошибочно полагает, что если критик оказался бессильным в одном случае, то он, вероятно, не сумеет сказать ничего дельного и в другом. Часто знаток недостаточно тверд, чтобы вопреки этому предрассудку, оставаться в границах своего знания и злоупотребляет своим авторитетом, чтобы еще больше увеличить его.
Как бы ни было психологически оправдано недоверие к нему, опыт учит, что все стройное здание наших знаний об искусстве покоится на деятельности этих самых умников. Вопреки всем колебаниям и спорным вопросам достигнуто значительное количество общепризнанных истин. Если мы теперь лучше понимаем и чище воспринимаем Рембрандта, чем прежде, то мы обязаны этим знатокам искусства, которые собрали, просеяли и привели в порядок материал.